Но вот что я думаю по существу проблемы. С начала перестройки, как только было снято табу с высказываний на национальную тему, определяющим стал
уровень культуры высказывающегося. В отсутствие культуры табу необходимо. Не помню, кому принадлежит мудрая мысль: культура, в сущности, и есть система табу. Нам, людям советской эпохи, интернационализм был привит с детства. Государству удалось это. При интернационализме не было нужды в табуировании. В юности я входил в сборную команду Грузии, где рядом были представители десятка национальностей. Возникавшие между нами конфликты никогда не были национальными. Не уверен, что в отсутствие большой объединяющей идеи к этому удастся вернуться. Тогда все стояло на прочном фундаменте.
Е. Ч.: Может быть, вы не обращали внимания на какие-то сигналы или намеки?
А. Э.: Возможно. Я склонен к сглаживанию углов, но я вовсе не кот Леопольд. Я исхожу из опыта своей жизни. Вот интересный и красноречивый факт: в моем архиве хранится письмо от читателя Гаглоева, осетина, живущего в Казахстане. Он пишет по-грузински и просит прислать ему мои книги на грузинском языке, потому что тоскует по стране, в которой вырос и где остались его друзья. Письмо продиктовано ностальгией. Это очень сильное свидетельство: ностальгия точней и объективней любви. В любви можно увлечься, обмануться, а ностальгия – безошибочный показатель. Невозможно тосковать по стране, где тебя унижали, нельзя мечтать о книгах на ненавистном языке.
Такого рода примеров немало, но нам нельзя утешаться подобными фактами. Еще раз повторю сказанное в начале нашей беседы: в целом мы – грузины – не справились с ситуацией и не вписались в крутой исторический вираж. В результате у нас отторгли пятую часть территории – так выглядит ситуация по факту. Чтобы восстановить территориальную целостность и обрести подлинную, а не декларативную независимость, недостаточно «грузинской мечты», нужна упорная многоцелевая работа всего народа, нужно экономическое чудо. Вроде того, которое совершили после Второй мировой войны японцы. Разгромленные и униженные, они 10 лет все – вся страна! – жили на горстке риса с кружочком томатного соуса в серединке – копили средства. И совершили чудо. Нужно терпение, упорство и самоотверженность. А мы хотим вкусно есть, сладко пить и заодно мечтать о чуде. Это, конечно, не возбраняется. Но, размечтавшись, можно потерять страну. Кое-кто уже пытается внушить нам, что Грузия вообще выдумка жуликоватого картографа.
Не думаю, что японский подвиг нам по зубам. Мы народ легковесный. Мягкий и легковесный. Что ж, может быть, наше предназначение – оставаться такими, какими нас создал Господь. Может, это и есть наш подвиг: не подлаживаться под меняющиеся обстоятельства. Андрей Битов в своем эссе о Грузии писал: «Какая же это стойкость: вымереть таким, каким ты рожден!» Удивительно, но даже в этом достаточно горестном наблюдении проницательного друга я склонен расслышать комплиментарный оттенок.
Е. Ч.: А вам не помешали 1992–1994 годы, абхазские и осетинские события?
А. Э.: Я не совсем понимаю, в каком смысле они могли помешать. Именно в эти годы я активизировался как политический полемист, отстаивая позиции Грузии. При этом порой прибегал к доводам столь нелицеприятным, что доброжелатели советовали мне не лезть на рожон. Тогда я тщательно следил за происходящим на родине, был, что называется, в материале. К тому же мне повезло. Моим соседом по дому оказался ближайший сотрудник Шеварднадзе, мой давний приятель Темо Мамаладзе-Степанов. Я многое узнавал достоверно, из первоисточника, а не из ангажированной прессы. Тогда что только не появлялось в московских газетах! Помню «шапку» на первой странице «Труда»: «След бен Ладена в Грузии» – и заметку, сообщающую, что, по данным спецслужб, бен Ладен руководил «Аль-Каидой» из Грузии. Подобные «утки» пугали простодушного читателя и, конечно же, настраивали против Грузии. Не случайно по опросам общественного мнения Грузия в те годы была признана чуть ли не самым злостным врагом России.
Е. Ч.: Как на вас отразились события 2006 года, когда из России начали депортировать грузин, и 2008 года, после Пятидневной войны в Южной Осетии? Какая ситуация была?
А. Э.: Лично на мне эти события никак не отразились, разве что активизировали как публициста не только в прессе, но и на радио, в частности на «Свободе», в программе Кара-Мурзы. Я, как мог, пытался выправить кривду московской прессы.
Е. Ч.: А помните что-нибудь, связанное с абхазскими событиями?
А. Э.: Уже упомянутый Темо Мамаладзе говорил мне, что Шеварднадзе долго искал способ мирного возращения беженцев в Абхазию. Это было его главной заботой. Ради облегчения участи сотен тысяч людей, изгнанных из своих домов, со своей земли, он готов был пойти на уступки, в том числе продлить пребывание в Грузии российских военных баз. Но Черномырдин, с которым он говорил об этом в присутствии Мамаладзе, отвечал, что это не его уровень, не его «компетенция». А «компетентный» Ельцин додумался до того, что предложил разделить Грузию по Сурамскому хребту, то есть, по существу, вернуться в XVIII век. Был еще красноречивый факт с земляками, работавшими на маршрутных такси: им предлагали подготовительные лагеря на территории Абхазии, чтобы в случае неких событий принять в них участие. По-видимому, планировалась какая-то операция, но впоследствии события пошли иным путем.
Е. Ч.: Вернусь вновь к области литературы, точнее, вашей деятельности в качестве редактора. Скажите, как вы стали редактором ДН? Ведь в начале 1990-х русско-грузинское политическое противостояние набирало обороты?
А. Э.: В журнале я с 1995 года. Знаю определенно: то, что главный редактор такого рода издания – грузин, ценилось в «кругах», это демонстрировало Содружеству и всему постсоветскому окружению нынешнюю идеологическую раскованность.
С «ДН» я связан давно. Здесь были напечатаны все пять моих романов и наиболее значительные переводы. Но редакторство сложилось спонтанно. Журнал переживал серьезнейший кризис. Выходили сдвоенные номера (а это плохой признак), в сентябре ждали февральского номера, московская пресса острила по поводу того, что «ДН» скрывает свои шедевры в запасниках. А я в ту пору издал русско-грузинский альманах «Золотое руно», чрезвычайно доброжелательно встреченный московской прессой, то есть проявил себя как организатор литературного дела. В итоге неожиданно, экспромтом меня позвали в журнал как кризисного менеджера – кажется, так это теперь называется. К концу того же 95-го года нам удалось войти в график, а еще через некоторое время на горизонте объявился Джордж Сорос; наряду с другими проектами финансист и филантроп решил поддержать «толстые» журналы. Не знаю, как в иных начинаниях, но в работе с нами Сорос был безупречен. Мы стабильно получали финансирование по гениально простой схеме: Фонд «Открытое общество» не выдавал нам деньги, а подписывал на журналы десятки тысяч библиотек в России и СНГ. Это позволяло интеллектуально поддержать обнищавшую интеллигенцию и заодно выплачивать авторам журнала пристойные гонорары. Что касается специфики «ДН», то нам были выделены ряд грантов, на которые мы провели три серьезные региональные конференции по теме «Традиционное сознание и вызовы современности», дважды организовали мастер-классы для переводчиков нового поколения и, что самое ценное, с помощью Сороса нам удалось собрать единственную в постсоветский период представительную встречу писателей Содружества и Балтии. Встречу мы назвали «Диалог после паузы». Ей предшествовал спецномер, во вступлении к которому я отметил богатство заброшенного литературного Клондайка. Фонд «Открытое общество» сделал так много для поддержания культурных контактов на постсоветском пространстве, словно американский филантроп был заинтересован в них больше, чем кто-либо другой.
Е. Ч.: Давайте поговорим о судьбе «ДН». Что происходит сейчас, после СССР? Востребован ли он? Есть ли какая-то господдержка его существования?
А. Э.: В конце 1980-х у меня был любопытный разговор с Баруздиным, тогдашним главным редактором: я спросил, почему при колоссальном росте тиража («ДН» тогда печатал почти 2 миллиона экземпляров) не увеличиваются гонорары. Сергей Алексеевич объяснил, что журнал
